Предостережение было небесполезным, ибо простыня с силой заколыхалась, приподнявшись под рукой Контента, и угрюмый индеец прыгнул в самый центр оцепенелой группы. Широко размахивая вокруг себя рукой, сжимающей оружие, дикарь прорвался сквозь расступившийся круг и, издавая устрашающий вопль своего племени, неистово ринулся в открытую дверь главного жилого здания, чтобы полностью пресечь любую попытку преследования. Руфь судорожно протянула руки в том направлении, в котором он исчез, и была готова ринуться как безумная по его следам, когда рука мужа остановила ее порыв.

— Станешь ли ты рисковать жизнью, чтобы спасти какой-нибудь не имеющий цены пустяк?

— Муж, пусти меня! — возразила жена, едва не задыхаясь в муке. — Голос природы уснул во мне.

— Страх ослепляет твой разум!

Тело Руфи прекратило борьбу. Все безумие, которое дико сверкало в ее глазах, утонуло в остановившемся взгляде почти противоестественного спокойствия. Собрав всю свою душевную энергию в одном отчаянном усилии овладеть собой, она повернулась к мужу и, в то время как ее грудь переполнял ужас, казалось, не дававший ей дышать, сказала голосом, способным внушить страх:

— Если у тебя сердце отца, пусти меня! Мы забыли о наших детях!

Рука Контента ослабила хватку, и в следующую минуту фигура его жены исчезла из виду в том же направлении, которое избрал удачливый дикарь. То был злосчастный момент, выбранный врагом, чтобы воспользоваться своим преимуществом. Злобный взрыв воплей возвестил о натиске атакующих, а залп из всех амбразур блокгауза достоверно оповестил находившихся во дворе, что наступление неприятеля было теперь направлено в самое сердце обороны. Все вооружились, кроме нескольких, задержавшихся исполнить печальный долг перед умершим. Их было слишком мало, чтобы оказать достойное сопротивление, и в то же время слишком много, чтобы решиться оставить обезумевшую мать и ее отпрысков без помощи.

— Входи! — сказал Контент, указывая на дверь блокгауза. — Мой долг — разделить судьбу тех, кто ближе всего мне по крови.

Незнакомец ничего не ответил. Своими сильными руками он решительно втолкнул почти окаменевшего мужа внутрь нижнего этажа дома, а потом быстрым жестом сделал знак всем окружающим следовать за собой. После того как вошел последний, он приказал заложить запоры двери, сам оставшись, как он думал, в одиночестве снаружи. Но когда беглым взглядом он заметил еще одного человека, вглядывавшегося с тупым страхом в лицо убитого, было слишком поздно исправить ошибку. Теперь вопли доносились из клубов черного дыма, кругами расходившихся от раскаленных зданий, и было ясно, что всего несколько футов отделяют их от преследователей. Подозвав кивком человека, не укрывшегося в блокгаузе, суровый солдат бросился в главное жилое здание, пока что едва поврежденное огнем. Руководимый скорее случаем, чем знанием поворотов здания, он вскоре очутился в жилых комнатах. Теперь он был в растерянности, не зная, куда идти. В эту минуту его спутник, которым был не кто иной, как Уиттал Ринг, указал дорогу, и в следующее мгновение они оказались у дверей потайного помещения.

— Тсс! — произнес незнакомец, поднимая руку, чтобы призвать к молчанию, когда вошел в комнату. — Наша надежда — в сохранении тайны.

— Но как же нам выбраться, чтобы нас не обнаружили? — спросила мать, указывая на предметы вокруг себя, освещенные таким сильным светом, что он проникал во все щели неумело сооруженного здания. — Полуденное солнце не намного ярче, чем это ужасное пламя!

— Господь проявляет себя в стихиях! Его направляющая рука укажет путь. Но здесь нам нельзя оставаться, ибо огонь уже на кровле. Следуйте за мною и не разговаривайте!

Руфь прижала к себе детей, и вся группа покинула жилую мансарду в полном составе. Они быстро спустились в нижнее помещение, не обнаружив себя. Но здесь их предводитель задержался, ибо положение дел снаружи было таково, что требовало величайшей крепости нервов и серьезного раздумья.

Индейцы к этому времени захватили все владения Марка Хиткоута за исключением блокгауза, и поскольку их первым делом было дать доступ огню туда, куда он еще не добрался, то гул пожара теперь слышался со всех сторон. Однако залп мушкетов и крики сражающихся, усиливавшие ужасающий шум этой сцены, возвещали о несломленной решимости тех, кто удерживал цитадель. Окно комнаты, которую они заняли, позволяло незнакомцу подробно наблюдать за тем, что происходило снаружи. Двор, освещенный как днем, был пуст, ибо возрастающий жар пламени, не меньше, чем залпы из бойниц, все еще удерживал осторожных дикарей в их укрытиях. Была слабая надежда, что пространство между жилым зданием и блокгаузом еще можно преодолеть, избежав опасности.

— Надо было попросить придерживать дверь блокгауза вручную, — пробормотал Смиренный. — Было бы смертельно опасно промедлить хоть на миг при этом жутком свете, да у нас и нет способа…

Кто-то коснулся его руки, и, обернувшись, он увидел темные глаза пленного мальчика, упорно глядевшие ему в лицо.

— Ты хочешь сделать это? — спросил незнакомец тоном, показывавшим, что он сомневается, хотя и надеется.

Красноречивый жест согласия был ответом, а затем фигура парня спокойно выскользнула из комнаты.

Еще мгновение, и Миантонимо появился во дворе. Он шел неторопливо, как человек, уверенный в своей полной безопасности. Одна его рука была поднята в направлении амбразур, как бы выражая дружелюбие, а дальше, опустив руку, он направился в самый центр площади. Здесь мальчик остановился во всем блеске пожара и поочередно неспешно обратил лицо на все стороны вокруг себя. Этим поступком он показал, что хочет привлечь к себе всеобщее внимание. В ту же минуту прекратились вопли в окружающих укрытиях, свидетельствуя об одинаковом общем чувстве, разбуженном его появлением, и риске, которому подвергся бы любой другой, делая себя мишенью в этом страшном эпизоде. Когда этот акт чрезвычайного доверия был исполнен, мальчик приблизился ко входу в блокгауз.

— Пришел ли ты с миром или это еще одна уловка индейского вероломства? — спросил голос через отверстие в двери, оставленное специально с целью переговоров.

Мальчик поднял ладонь одной руки в направлении говорившего, а другую с жестом доверия положил на свою голую грудь.

— Ты можешь что-нибудь предложить в отношении моей жены и детей? Если золото послужит как выкуп, назови свою Цену.

Миантонимо не составило труда понять смысл этих слов. С готовностью человека, чьи способности рано прошли выучку изобретательности в обстоятельствах чрезвычайных, он сделал жест, который сказал больше, чем даже его образная речь, когда ответил:

— Может ли женщина из бледнолицых пройти сквозь дерево? Стрела индейца быстрее стопы моей матери.

— Мальчик, я верю тебе, — ответил голос изнутри амбразуры. — Если ты обманешь столь слабые и невинные существа, небеса попомнят неправое дело.

Миантонимо снова сделал знак, показывая, что следует проявить осмотрительность, а затем пошел обратно таким же спокойным и размеренным шагом, как и пришел. Вопли смолкли еще раз, выдавая интерес тех, чьи жестокие глаза на расстоянии следили за его движениями.

Возвратившись к группе в жилом здании, юный индеец повел их, не замеченных притаившейся бандой, все еще медлившей в дыму окружающих строений, к месту, с которого был виден весь их короткий, но опасный маршрут. В эту минуту дверь блокгауза наполовину приоткрылась и снова захлопнулась. Незнакомец все еще колебался, ибо видел, как мало шансов на то, что все смогут невредимыми пересечь двор, а попытки пройти через него повторно, как он знал, были невозможны.

— Мальчик, ты, сделавший так много, можешь сделать еще больше. Попроси милосердия для этих детей как-нибудь так, чтобы тронуть сердца твоих соплеменников.

Миантонимо покачал головой и, указывая на мертвые тела, лежавшие во дворе, холодно ответил:

— Краснокожие отведали вкус крови.

— Значит, надо сделать отчаянную попытку! Не думай о своих детях, преданная и отважная мать, а позаботься лишь о собственной безопасности. Этот безрассудный юноша и я возьмем на себя заботу о невинных.